Затворник из горной твердыни [= Человек в высоком замке] - Филип Дик

— Совсем немного, — ответил Пфердехуф. — Известный забияка и дуэлянт в молодости. Ему сейчас должно быть около восьмидесяти. Мне кажется, что он поддерживает какую-то провалившуюся программу по выведению Японии в космос.

— В этом он потерпел неудачу.

— Не удивлюсь, если он прибывает сюда на лечение, — заметил Пфердехуф. — Здесь уже побывало немало японских военных преклонного возраста, чтобы воспользоваться услугами знаменитой клиники Калифорнийского университета. Таким путем им удается пройти курс лечения с применением достижений немецкой медицины, что недоступно им дома. Естественно, они сохраняют это в тайне. По патриотическим мотивам, как понимаете. Поэтому нам, наверное, следовало бы приставить какого-нибудь наблюдателя к клинике Калифорнийского университета, раз уж Берлину так хочется быть в курсе дела.

Рейсс кивнул.

— А еще старый генерал может быть замешан в торговых махинациях, львиная доля которых приходится на Сан-Франциско. Те связи, которыми он обзавелся на службе, могут принести ему теперь немалую пользу, когда он вышел в отставку. А в самом ли деле он в отставке? В шифровке он назван «генералом», а не «отставным генералом».

— Как только вы будете располагать его фотографией, — сказал Рейсс, — раздайте копии непосредственно нашим людям в аэропорту и в других подобных местах, вплоть до гавани. Он, возможно, уже прибыл. Вы знаете, сколько времени у них в Берлине занимает передача подобного рода сведений. — И, разумеется, если генерал уже прибыл в Сан-Франциско, Берлин будет гневаться на консульство в ТША. Консул должен уметь перехватить его — еще до того, как будет передан из Берлина соответствующий указ.

— Я проставлю дату получения на шифровке из Берлина, — ответил Пфердехуф, — так что, если позже и возникнут вопросы, то мы сможем доказать, когда точно мы ее получили. Вплоть до часа и минут.

— Спасибо, — сказал Рейсс. Начальство в Берлине непревзойденные мастера перекладывать ответственность на других, а ему уже надоело быть козлом отпущения. Такое с ним уже бывало слишком много раз.

— Чтобы не попасть впросак, — продолжал он, — как мне кажется, будет лучше, если вы ответите на эту шифровку. Скажем так, «Ваши инструкции ужасно опаздывают. О появлении интересующего вас лица на данной территории уже сообщалось. Возможность успешного перехвата на данном этапе совершенно ничтожна». Подредактируйте это и отошлите в Берлин. Подберите выражения туманные, но почтительные. Вы понимаете, какие?

Пфердехуф кивнул.

— Я отправлю ответ немедленно. И зарегистрирую точную дату и час.

Он вышел, закрыв за собой дверь.

Приходится держать ухо востро, размышлял Рейсс, не то в один прекрасный день окажешься консулов в стаде ниггеров на каком-нибудь из островков берегов Южной Африки. А следующее, о чем узнаешь, так это то, что у тебя хозяйкой дома черная мамуля, а десять или одиннадцать или одиннадцать маленьких негритеночков называют тебя папулей.

Снова усевшись за сервировочный столик, он закурил египетскую сигарету «Симон-Арц N_70», тщательно закрыв металлический портсигар.

Поскольку теперь его вряд ли будут в скором времени беспокоить, он извлек из портфеля книгу, которую читал, открыл на том месте, где была оставлена закладка, уселся поудобнее и еще раз перечитал то место, на котором был вынужден остановиться в прошлый раз.

«…неужели он на самом деле бродил по этим улицам с бесшумно снующими автомобилями, наслаждался утренней тишиной Тиргартена, теперь уже в таком далеком прошлом? То была совсем иная жизнь. Мороженое, вкуса которого он теперь даже не может себе представить, будто его никогда и не существовало. Теперь они кипятят крапиву и радуются, когда ее удается раздобыть. Боже, вскричал он. Неужели они никогда не остановятся? Огромные британские танки все шли и шли. Еще одно здание, это мог быть жилой дом или магазин, школа или учреждение. Сейчас он уже не мог сказать, что это было — разбитые снарядом стены обрушились, рассыпались на мелкие кусочки. Внизу, среди руин, погребена под обвалом еще одна горстка остававшихся до сих пор живыми, даже не успев услышать дыхание приближающейся смерти. Смерть в равной степени простирала свои руки повсюду — над живыми, калеками, трупами, лежавшими друг на друг и от которых уже начинал исходить всепроникающий смрад. Смердящий, еще трепещущий труп Берлина, со все еще возвышающимися тут и там безглазыми башнями, исчезающими, даже не издав звука протеста, как вот это безымянное здание, которое с такой гордостью когда-то воздвиг человек.

Руки его, заметил мальчик, были покрыты серым налетом пепла, частично неорганического происхождения, частично сгоревшего и тщательно просеянного конечного продукта эволюции жизни. Все теперь перемешалось понимал мальчик, и смахнул с себя этот налет. Он больше уже не думал о нем; другая мысль завладела его умом, если вообще еще можно было хоть как-то мыслить среди криков и взрывов снарядов. Голод, он уже шесть дней ничего не ел, кроме крапивы, а теперь и ее уже не стало. Выгон, поросший сорняками, превратился в одну огромную воронку. На краю ее появились какие-то другие, неясные, изможденные силуэты. Как и мальчик, они молча постояли какое-то время, а затем растворились в дымке. Какая-то старушка в повязанном на голове платке и с пустой корзиной под мышкой. Однорукий мужчина, глаза у которого были такими же пустыми, как и эта корзина. Девушка. Снова исчезнувшая среди обгоревших обрубков, некогда бывших стволами деревьев, где прятался и мальчик Эрик.

А змея танков все ползла и ползла.

„Когда-нибудь она закончится?“ — Ни к кому не обращаясь, задавался таким вопросом мальчик. И если все-таки закончится, что тогда? Наполнят ли они когда-нибудь свои чрева, эти…»

— Фрейгерр, — раздался голос Пфердехуфа. — Извините, что вас побеспокоил. Только одно слово.

Рейсс подскочил, закрыв книгу.

— Пожалуйста.

Вот здорово он пишет, подумал Рейсс. Полностью перенес меня туда. Заставил ощутить реальность падения Берлина под натиском британцев, столь ярко описанного, будто так было на самом деле. Бр-р. Он вздрогнул.

Неудивительно, что эта книга запрещена на всей территории Рейха. Я и сам бы ее запретил. Я уже сожалею о том, что начал ее читать, но уже слишком поздно. Теперь, хочешь — не хочешь, но нужно дочитать до конца.

— Пришли какие-то моряки с немецкого судна, — обратился к нему секретарь, — они требуют, чтобы о них доложили.

Рейсс вприпрыжку побежал к двери.

В приемной его ждали три моряка в плотных серых свитерах, все трое с густыми, светлыми копнами волос, суровым выражением лиц, все слегка нервничали.

Одарив их дружеской улыбкой, Рейсс поднял правую руку:

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер, — невнятно ответили моряки и начали выкладывать перед ним свои документы.

Зарегистрировав их посещение консульства, он поспешно вернулся в свой кабинет.

Оставшись один, еще раз открыл «И саранча легла густо».

На глаза ему попался эпизод с упоминанием о… Гитлере. Теперь он уже чувствовал, что не в состоянии останов. Он начал читать с первой подвернувшейся фразы и почувствовал, как у него начинает гореть затылок.

Суд, сообразил он, над Гитлером. По окончании войны. Гитлер в руках у союзников. Боже ты мой! А также Геббельс, Геринг, все остальные. В Мюнхене. Очевидно, Гитлер отвечает на вопросы обвинителя-американца.

«…еще раз вспыхнул на мгновенье, казалось, черный, пламенный дух прежнего его. Упруго дернулось охваченное трепетом бесформенное тело; приподнялась голова. С губ, с которых непрерывно сочилась слюна, слетел каркающий наполовину лай, наполовину шепот: „Дейче, хир, стех… их…“ Дрожь пробежала по тем, кто видел и слышал это, кто сидел с плотно прижатыми к голове наушниками и напряженными лицами — русским, американцам, британцам, немцам — всем одинаково. Да, мелькнуло в голове у Карла. Вот он снова стоит здесь… он победил нас — и более того. Они раздели догола этого „сверхчеловека“, показали, чем он является на самом деле. Только…»

— Фрейгерр…

До Рейсса дошло, что в кабинет вошел секретарь.

— Я занят, — сказал он сердито, захлопывая книгу. — Ради бога, не мешайте мне дочитать ее!

Безнадежно. Он понимал это.

— Еще одна шифровка из Берлина. Я мельком взглянул на нее, когда начали расшифровывать. Речь идет о политическом положении.

— Что же в ней говорится? — пробормотал Рейсс, потирая лоб кончиками пальцев.

— Доктор Геббельс неожиданно выступил по радио. Очень важная речь. — голос секретаря зазвучал взволнованно. — От нас требуется взять текст — сейчас его расшифровывают — и напечатать в местной прессе.

— Да, да, — согласился Рейсс.

В ту же секунду, когда секретарь покинул кабинет, Рейсс опять открыл книгу. Гляну-ка еще разок, несмотря на прежнее свое решение…